Мариуполь, которого почти нет. Выезд первый

Предлагаем вам очередной материал военкора Ивана Жердева, написанный им специально для «Кубань 24» из Мариуполя, где в ходе специальной военной операции на Украине развернулись ожесточенные уличные бои.

Выезд журналистов из Донецка проходит организованно. Вечером подаешь заявку, утром сбор у здания пресс-службы ДНР. Репортеров объединяют в группы. В каждой не более пяти машин, чтобы не создавать заметных для врага автоколонн. К каждой такой ячейке прикреплен вооруженный проводник. Разбившись по машинам и двум колоннам, выезжаем. Наша группа двинулась на Мариуполь, вторая — под Ясиноватую.

Всего журналистов человек 20-30. Точно сказать трудно. В основном, конечно, наши, отечественные, плюс два француза, два индуса, итальянец и американец. С нами поехали три иностранца, остальные отправились на Ясиноватую. С транспортом история такая: у некоторых есть свой собственный, кто-то нанимает местных водителей вместе с машиной. Безлошадных распределили по свободным местам. Журналисты — народ достаточно дружный, и в плане помощи отзывчивый.

Нашего сопровождающего зовут Костя. Хороший парень. Его задача — беречь группу. На въезде в Мариуполь сразу предупреждает об основной опасности — это снайперы и мины. Работа у него нервная. Журналисты — как непослушные дети, норовят разбежаться кто куда. Костя, как опытный пастух, терпеливо собирает наше «стадо» и двигает в нужном направлении.

В машине познакомился с репортерами Никитой из «News.ru» и Дарьей из «Царьграда». Здесь, когда корреспонденты знакомятся, то так и представляются — имя и СМИ. Даша при ближайшем рассмотрении оказывается той самой «дрянной девчонкой» Дарьей Асламовой — опытнейшим военкором «Комсомольской правды», прошедшей самые «горячие точки» мира: Сирию, Абхазию, Нагорный Карабах, Ирак, обе Осетии, Таджикистан, Югославию, Руанду и, конечно, Чечню. Сейчас вот на «Царьграде» трудится.

Я попросил Дашу сравнить Мариуполь с Багдадом. Сказала, что ситуации в этих двух городах совершенно разные. Из столицы Ирака мирные жители сразу разбежались, их никто не удерживал. В том городском сражении иракцы использовали в основном стрелковое оружие — наши «калаши» и пулеметы, а из тяжелого была старая советская артиллерия. Ни «Градов», ни «Буков», ни «Точек-У». И брали американцы Багдад целых полтора месяца. Сначала утюжили бомбами и снарядами издалека, и вошли в уже почти пустой сдавшийся город. Нашим же приходится чистить квартал за кварталом. Конечно, и авиация помогает, и артиллерия, но все же бойцы стараются не допустить жертв среди мирных людей.

Когда я читаю сообщения от своих знакомых на западе или на Украине, то создается впечатление, что государственная пропаганда вбивает им в голову единственную мысль — наши военные выполняют приказ Путина убивать мирных жителей. И хоть ты кол на голове теши.

Я говорил с теми, кто выживал в воюющем городе, и каждому задавал один и тот же вопрос: «Обида есть?» Кто-то молчал, но многие говорили: «Какая обида? Слава богу выжили». Спрашивали — откуда я? Когда узнавали, что из Краснодара, многие начинали вспоминать, как ездили с друзьями и родней на море еще в советское время. Многие из мариупольцев рассказывали, как их расстреливали из танков и пулеметов. Спрашиваю: «Кто именно расстреливал?». Отвечают — нацики из батальонов «Азов» и «Айдар». Одна женщина из беженцев еще в Донецке кричала мне в лицо: «Когда вам говорят, что русские стреляют в нас, не верьте, это «укропы» в нас стреляют!» И в Мариуполе то же самое.

По пути несколько раз останавливаемся. Опытная Даша удержала, когда я хотел сбегать в лесок на обочине. Ну, вы понимаете, по какому делу. Нельзя, говорит, мину можно поймать. Все «дела» нужно делать на развилке, где проселок. Так что все делаем по очереди — сначала девочки, потом мальчики. Никаких налево и направо.

По пути попадается множество объектов, раскрашенных в жовто-блакитный. Размалевано все подряд — от противотанковых заграждений до перил на мосту и автобусных остановок. Не знаю, насколько эти «раскраски» поднимали укропатриотизм, но выглядит аляповато.

На блокпостах нашу колонну пропускают без задержек, видимо, Костя по рации разруливает ситуацию. По пути попадается огромная многокилометровая очередь машин в сторону Донецка. Беженцы. На ветровых стеклах надписи «Дети» и «Люди». Некоторые автомобили с пулевыми и осколочными пробоинами. Выбитые стекла заменяет наскоро приклеенный скотчем пластик. На блокпосту есть палатки и вагончики для оказания медицинской помощи, склады с гуманитаркой. А еще здесь проверяют документы, ищут нациков и ВСУшников.

Въезжаем на окраину Мариуполя. Здесь пропускной пункт комендатуры ДНР. Костя согласовывает с его начальником наш маршрут — определяются, как безопаснее добраться до намеченных точек. Нам дают два направления на выбор. После короткого совещания и привычного инструктажа — не разбегаться и беречься — выбираем нужный путь и сразу начинаем разбегаться и не беречься. Костя, как терпеливая няня, весь день стремится привить нашей неорганизованной толпе хоть какое-то подобие дисциплины.

Канонада гремит постоянно, то дальше, то ближе, но в нашу сторону ничего тяжелого не прилетает. Вот и первый квартал. Ветер носит вдоль бывших улиц обрывки пластика. Вокруг обгорелые и разрушенные дома с выбитыми окнами. Во дворах сгоревшие машины с густо усыпанными разнообразными пробоинами кузовами, следы костров и закопченная посуда — видно, что готовили еду. Видеть все это очень тяжело. А вы взгляните на фотографии. Хотя лучше такое никогда не видеть.

У одного из подъездов встречаем первого жителя обугленного Мариуполя. Зовут Валера. Они здесь с женой одни на весь дом. Сначала сидели в подвале на заводе. Говорит, там и вода была, и еда. Держали их националисты из «Азова». Сначала никуда не выпускали, а потом, дня три назад, те же «азовцы» выставили во двор — идите куда хотите. И они ушли. Вернулись домой. Воду и еду привозят наши военные, Валера забирает и раздает тем немногим горожанам, что еще есть в соседних домах. На мой дежурный вопрос об обиде отвечает: «Да какая обида? Вот она обида!». И разводит руками, показывая на разрушенные и почерневшие головешки-многоэтажки.

Потом я говорил и с другими жителями этого квартала. Ненависти у людей нет, но они потеряны — не понимают, как жить дальше. И, конечно, не очень понимают, как жить сейчас. Слишком далеки от них проблемы глобального порядка и мои попытки объяснить, что Россию вынудили применить силу. И что причины военного конфликта следует искать не в нашей стране, и даже не в головах и карманах купленных с потрохами украинских политиков, а в звериной ненависти к русскому миру западного истеблишмента, все-таки столкнувшего два братских народа.

У этих людей из обгоревших высоток огромное человеческое горе. И когда они спрашивают о том, как жить дальше — это не о потере дома и имущества, хотя и об этом тоже. Это о смыслах. Несколько недель под взрывами, на грани смерти, страх, нагнетаемый украинской пропагандой, что выходить к русским смертельно опасно… И как же удивляются эти доведенные до крайности люди, что их встречают, кормят, лечат и отправляют туда, где просто тепло, есть вода и еда, и где не стреляют.

Поделился с Валерой сигаретами (надо было больше взять), идем дальше. У другого дома пожилая пара, разговорились. Рассказывают, как укрывались, как выживали. Мужчина улыбается и даже грустно шутит: «Прекрасно все, замечательно, как на курортах Крыма, в Крыму такого нет» и показывает рукой вокруг. Рядом щенок резвится, хвостиком машет. Спрашиваю — ваш? Нет, говорит, приблудный, играть все время лезет, а корм не ест. Протягивает щенку горсть пахучих коричневых гранул, тот прыгает на руку, нюхает и отскакивает, потом опять к руке, но корм не ест. Маленький, голодный, а аппетита нет.

Узнав, что я с Кубани, мужчина сразу вспоминает, как с одноклассниками отдыхали еще при Союзе на море — хорошо, дешево и душевно.

Вокруг страшные следы войны — неразорвавшиеся снаряды, мины, труп, прикрытый ковриком, придавленным кусками бетона, бейсболка с надписью USA, брошенный на скамейке телефон и секундомер с застывшими стрелками. Секундомер взял на память, как символ остановившегося времени. Заходим в подъезд, здесь был офис соцзащиты. На столе недопитый коньяк, бутылки из-под шампанского, коробка из-под конфет. Кому война…

Канонада усиливается, Костя начинает вновь сгонять наш разбредшийся по округе отряд. Пора к блокпосту. Туда выходят беженцы из Мариуполя. Потерянные, голодные, сердитые, отчаявшиеся.

Владимир Серпин, молодой еще мужчина с семьей. Не стесняясь камер, бросает от злобы и бессилия: «Мы месяц сидели в подвалах, в бомжатниках, ни поесть, ни попить! В 12-этажках сплошь снайперы, остальные лупят из автоматов, пулеметов, гранатометов! Или «Азов» или «Айдар», но скорее всего «Азов», там их база рядом. Идет мужик, что-то им не понравилось — завалили и прикладом по ребрам, по яйцам. Пацан бежит в магазин — тупо расстреливают. Люди ехали в эвакуацию на машине, их из пулемета, водителя насмерть сразу, там еще женщина была, непонятно, убили или ранили. Если кто с флагом белым, сразу стреляют, мол, сдаются. Пешком еще кое-как можно пробиться, машиной нет. Прибежали, потому что здесь наши. Хотелось бы пожрать просто, попить, побриться, да просто голову в порядок привести, ведь месяц… месяц… с ума уже сходили!»

Потом появляется семья — муж с женой и детьми. Впереди толкают инвалидную коляску с бабулей. Вроде обычная здесь картина. Останавливаются  и вдруг крик: «Мама! Господи!» Старушка умерла только что, прямо на блокпосту. Потом вдруг самый младший, лет 10-12, кричит: «Пульс есть!» На меня смотрит и кричит: «Подойдите, посмотрите!» Подхожу, кладу руку на шею, я не медик, мне понять трудно, но вроде, действительно есть слабые толчки. Говорю: «Вроде есть… слабый очень». Подбегает военный, пробует, говорит — нет. Потом мальчик опять, потом я… вроде есть.

Девушка на белой машине, Юля, она здесь ждет своих, а пока отвозит раненых и больных к следующему блокпосту, там медпункт. Затаскиваем бабушку на заднее сиденье. Она еще теплая, ноги гнутся. Нужно, чтобы еще кто-то поехал, а семья в ступоре. Я беру за руку их старшую и сажаю в салон. Уезжают.

Минут через 10 Юля возвращается. Спрашиваю — как? Не знаю, говорит, надеюсь, выкарабкается бабуля. Юля сама из Мариуполя, ждет здесь своих родных. Она выбралась первой. Рассказывает, как прятались, как спасались. И вдруг вскакивает, кричит: «Мама!» Гляжу — пожилая женщина с чемоданом-каталкой идет и ревет в голос. Юля: «Где папа?!» Она всхлипывает: «Не идет. Тут, говорит, умру, вы уходите». И вдруг начинает кричать: «Я вас всех ненавижу! За что?! За что?! Ничего не осталось». Подскочили французы-репортеры снимают. Они дождались того, ради чего сюда приехали. Им нужна эта ненависть.

Потом сижу с ребятами с блокпоста, разговариваем о том, о сем. Вот еще один мужчина из Мариуполя идет, протягивает документы — в них купюра 200 гривен. Ополченец возвращает деньги обратно: «Забери». Потом отводит беженца в комнату, тот снимает свитер. Беглый осмотр — наколок и синяков от приклада нет. Задирает штанины, тоже ничего — проходи.

Уже вечереет. Группа в сборе. Едем уже в темноте, и вдруг в лобовое стекло выстреливает… первый снежный заряд. На дорогу обрушивается настоящий буран с крупными тяжелыми хлопьями. Видимость почти нулевая. И так почти до Донецка. Вспоминается «Метель» Пушкина. Если помните, то у Александра Сергеевича там про то, что жизнь людская подчиняется року, а судьбой управляют некие силы, способные разрушить любые планы и изменить ход событий.

От города Мариуполя осталось очень мало. Надо будет строить новый. На том же месте.