Павел Николаев и Ирина Максакова: одна сказка на двоих

— Сегодня семьи распадаются из-за немытой посуды, художники прекращают сотрудничество после первой совместной выставки. Как вам удается не только жить вместе, но и писать одну картину на двоих?

Ирина Максакова (И. М.): Если вы заметили, у нас мастерские в разных частях дома. У Паши — во дворе, моя — на втором этаже. Мы сразу поняли, что не сможем работать в одной комнате. Он любит работать под музыку, новости, что угодно, а я предпочитаю тишину. Он идет в создании картины от детали к общему, я наоборот — от общего к частному, как учили. Им руководит порыв, я скрупулезно дописываю отдельные моменты.

Павел Николаев (П. Н.): Мы знаем сильные стороны друг друга и признаем их.

— И все же вы начинали порознь. Как к вашему выбору, кстати, отнеслись родители? Ребенок, который мечтает стать художником — это ведь ночной кошмар любой семьи.

П. Н.: Ирина училась в КГУ на худграфе, у нее все сложилось. А я родился в Москве, мой папа — инженер-строитель атомных станций, мама работала в министерстве приборостроения. Понятное дело, родители запретили мне быть художником! А я так готовился к поступлению в художественное училище, начиная с пятого класса, и вместо этого мою мечту осуществил друг… И хорошо, что его родители часто уезжали, я приходил к нему домой и учился тому, что за день ему рассказали в «художке», а затем в вузе. Мы всю квартиру ему расписали. Друг, что интересно, художником так и не стал — работал редактором в «Аргументах и фактах».

— Надо полагать, первая выставка тоже не в музее имени Коваленко случилась?

П. Н.: Выставляться начал в лесу на лавочке, тогда это были абстракции. «Бульдозерная выставка» давно прошла, а ситуация в стране еще не изменилась, художников-авангардистов как гоняла милиция, так и продолжала гонять. Только тогда это были подпольные выставки в Битцевском парке. Когда разрешили выставляться в Измайлово, вставал в 4:00, чтобы успевать занять место со своими работами. Так я познакомился с художниками, с которыми затем создали группу «Академия». Это были Андрей Аксенов, Тамара Дубиновская, Владимир Смахтин и Сергей Пахомов «Пахом».

— Тот самый Пахом, который «курлык-курлык» и в «Зеленом слонике» снимался?

И. М.: Когда мне Паша показал «Зеленого слоника», я была шокирована. Но Пахом — личность.

П. Н.: Пахом — это маска. В детстве он был вундеркиндом и играл на скрипке, закончил Московское художественно-промышленное училище и является весьма серьезным живописцем. Он был организатором первой выставки «Академия» и делал первый буклет. И еще слыл прирожденным психологом, мог, в первый раз увидев человека, сразу найти, чем зацепить его. В психбольнице Кащенко лежал из-за пацифистских взглядов, чтобы не участвовать в Афганской войне. Вы, например, знали, что одно время он был редактором журнала «Elle Декор» и «Marie Claire»? У него дома спокойная богемная атмосфера, забавные крашенные батареи и много предметов искусства. Пахом — хороший друг. Художник. Музыкант. Кулинар.

— Последнее не берусь оспаривать в свете «Зеленого слоника». Насколько понимаю, именно в период «Академии» начали появляться первые меценаты в вашей жизни.

П. Н.: Это был 85-й год, и на нашу выставку заглянул американец. Он ничего о себе не говорил, и я ничего о нем так и не узнал…

И. М.: А если бы и говорил, ты бы ничего не понял. Потому что языка не знал!

П. Н.: Да, это был американец, несуразно одетый, ездил на «жигулях». Но он взял и купил все мои работы. Оставил отличную коллекцию джаза на кассетах и исчез.

— На этом знакомство с Америкой не кончилось?

П. Н.: В штатах побывал позже, в 1990-е, по приглашению других коллекционеров. Америка мне не понравилась! Джинсы Levis стоили у них тогда 29 долларов, у нас — 260, это 1,5 средних зарплаты. И за исключением этого факта, Америка тогда была хуже, чем «совок». Эмигрантская среда — вообще отдельная история. Впрочем, как и в Германии. А в Германию попал через Польшу — пригласили поработать под Варшавой, а после сделать выставку в Берлине. В немецкой столице, кстати, произошло знакомство с еще одним меценатом: Райнером Хильдебрандтом.

— Тем самым директором музея Берлинской стены, который успел повоевать за нацистскую Германию?

П. Н.: Райнер был человеком, который окружал себя детьми, женами и художниками. Можно долго спорить о той политике, которую сейчас проводит музей Берлинской стены под руководством его последней супруги, на которой он, кстати, женился в 80 лет. Я бы даже сказал, что она диаметрально поменялась после его смерти. Райнер считал своей задачей объединять народы, а не разъединять. Именно в военные годы он узнал, по его словам, что такое русская душа, когда потерял в первом же бою винтовку и оказался в концлагере, а наши там угостили его последней махоркой. Так он и пронес это особое отношение к русским через всю жизнь. У фасада музея хранился кусок берлинской стены на цепи, расписанный мной. И однажды его украли! Даже газетная вырезка сохранилась об этом и о награде за сведения, и мне пришлось заново воссоздавать роспись на другой частице той самой стены.

— А как проходила жизнь до знакомства с меценатами?

П. Н.: Я занимался изучением влияния цвета и света на человеческую психику после окончания вуза: чистая физика, но ведь связано с искусством, верно? Желтый — это безумие, красный — раздражение, страсть, чувства на пределе. Сегодня все это широко известно. А в 1986 году меня отправили собирать материалы и ликвидировать радиоактивные материалы при помощи робота после аварии на Чернобыльской АЭС. Должны были отправить на две недели, а получилось на месяц. Уже тогда стало понятно, насколько опасно одно только пребывание там, и никто не хотел ехать на подмену. Помнится, просидел в Киеве три дня, ожидая разрешения на выезд со всеми собранными материалами. Где они теперь? были ли нужны кому-то, или это был бесполезный и опасный труд? С тех пор больше никем не работаю, кроме как художником.

И. М.: Конечно, у всей этой истории было продолжение и последствия. Мы были в Москве, когда у Паши случился инсульт. Он не смог больше водить машину, пришлось учиться писать левой рукой вместо правой. И мы тогда приняли решение переехать в Краснодар — я ведь сама отсюда, у меня здесь летняя квартира, которую сейчас превратили в свою мастерскую. Из-за всей этой истории я стала помогать Паше в работе над картинами.

— Чернобыль — боль не единственного человека, это трагедия нации. Но никогда в ваших работах не проскальзывает это, нет и отрицательных персонажей, ничто не вызывают психологический дискомфорт у зрителя.

И. М.: Такое редко, но все же случается. Эти работы мы не держим в общем числе, а сразу убираем в отдельную каморку. Пока Паша их не перепишет, и я не скажу, что все: этот персонаж меня больше не пугает.

П. Н.: Вокруг и без того много негатива. Зачем привносить еще больше нехорошего в мир? Художник должен найти это, в первую очередь, в себе — нечто светлое — и нести людям.

— Именно так, видимо, и зародился ваш особый, добрый сюрреализм с нотками готики. Веет от него чем-то алтарным и одновременно похожим на детские сны и мечты.

И. М.: Может быть, это из-за того, что часть работ написана на холстах, а часть — на дереве, подобно иконам. Или из-за часто встречающегося золотого фона. В первый раз так получилось, когда у одного нашего друга-художника залежалось много такой краски, и он нам ее отдал. А если серьезно, был в жизни Паши еще один коллекционер из немецкой деревни, и он жил у него какое-то время. Опять же, в доме было много детей, творческая атмосфера, хотя и совершенно не такая, как у Райнера. А вокруг — готические костелы с шедеврами живописи. Вообще творчество — это всегда совокупность наших впечатлений. Для нас это и буддийские маски, и венецианские карнавалы, и пластика скульптур с Бали.

— Как сегодня художнику найти своего заграничного мецената?

И. М.: Выходить из своей мастерской.

П. Н.: И выставляться. Знакомство с человеком, который может сыграть большую роль в твоей судьбе, — всегда дело случая.

— Мне кажется, вы точно знаете, кто и почему купит ваши работы, и где они должны висеть.

И. М.: Везде, где их примут, где им будут рады. Музеи и закрытые частные коллекции — это не цель. Хотя, конечно, это и льстит художнику, повышает самооценку. Но все-таки лучше, если работы будут жить.

Персональные выставки: галерея Palitra в Берлине, аукцион и постоянно действующая экспозиция музея Берлинской стены, галерея Grimm во Франкфурте-на-Майне, галереи Green и Prince Art в Нью-Йорке, галерея Soho в Бостоне, галерея Gevib в Мейконе, США, галерея «Санкт-Петербург» в Монтрю, Швейцария, культурный центр в Атланте, США, галерея Knight в Иоханесбурге, ЮАР, галерея «Сергей Попов» в Берлине, «Дойч Банк» в Маннхайме, Германия, галерея Am Hafen в Маннхайме, галерея «Аус дем Рамен» в Берлине, «Комерц Банк» в Берлине, Культурный центр в Маннхайме, Германия, ЦДХ в Москве, «Арт Кафе» в Потсдаме, Германия, галерея Kauf Hof в Маннхайме, Германия, галерея Art Master в Праге, отель Hilton в Берлине, галерея «Русский дом» в Берлине, отель Kempinski в Берлине, галерея «Турина гора» в Барнауле, галерея Espacio Tres в Малаге, Испания, культурный центр «Дом» в Москве, галерея La Perla в Фуэнхироле, Испания, галерея «Prima-Юг» в Новороссийске, галерея «Арт-Союз» в Краснодаре, галерея «На Торгу» в Великом Новгороде, галерея «Родина» в Сочи, галерея «2 Суворова», Новокузнецк, галерея «Велис», Москва, галерея «Белый квадрат», Анапа, галерея «Очаровательный странник» в Мытищах, галерея La Kala, Испания, галерея «Паршин» в Ставрополе, Краснодарский краевой художественный музей им. Коваленко, Casa museo de Mixas в Михасе, Испания, галерея «Форт» в Сочи, галерея «Переулок Счастья» в Рязани, галерея «ЦУМИ» в Сочи. Групповые выставки в Испании, Великобритании, Ирландии и Москве.

Фото автора и из архива художников.

Авторы: Дарья Тоцкая