Краснодарский художник Мисак Чолокян: живопись — это дистанциирование

«Имитация» разрушения

Чаще всего у меня нет возможности встретить свои завершенные работы. После того, как их покупают, я стараюсь забыть об этом. Три холста в «Зерне» (бар в Краснодаре — ред.) стали исключением и большим опытом. Я удивился, что они влились в интерьер на 200%. Только после этого я задумался о том, что картины способны встраиваться в окружение.

Как родился триптих? Все началось с идеи Марины Тевзадзе «Альгамбра». Любой проект — прежде всего вектор, а также рамки, в которые необходимо вписаться, — тема, формат. В первой части триптиха я начал решать задачу в лоб, ритмически выстроил орнамент, такую «болванку» восточного ковра. И понял, что отдаляюсь от картины в сторону вещи, изделия и декоративности. Тогда я начал разрушать ее живописью, пока орнаменты не стали лишь отдаленно угадываться, читаться только под определенным углом и освещением.

Во время создания второй работы я думал: что мне делать? Не хотел опять неделю тратить на создание узора. Пошел и купил обои с тиснением, наклеил их и понял, что в своем зачаточном с точки зрения искусства состоянии они настолько прекрасны, что мне даже ничего не хочется с ними делать! И снова принялся уничтожать, пока не получил фактуру, напоминающую обугленный интерьер, как в «Сталкере» Тарковского, хотя некоторые видят здесь ангела.

Когда пришло время последней части триптиха, мне уже настолько не нравилось всем этим заниматься, что я взбунтовался. И так получилась эта история, рассказанная языком живописи. Изначально была задача сымитировать испанский дворец Альгамбру, поэтому всю серию я назвал «Имитация». И только позже мне показалось интересным это сочетание совершенно бытовых вещей, таких как обои и орнамент, с выбросом энергии в красках, живописной атакой на холст. Упорядоченность, постоянство, ритм и чистое безумие искусства.

Только присоединив свои работы к общей экспозиции на выставке, я понял, насколько отошел от первоначальной задачи. Подумал, что лучше бы где-то существовал интерьер, созданный специально под эти работы, подобно тому, как строилась капелла Ротко: изначально как среда для его холстов, где люди от созерцания либо совсем сходят с ума, либо приводят мысли в порядок. А затем на выставку пришел Алексей Алифиров и сказал: «Беру эти работы в «Зерно»».

Приятно, что «Имитация» встроилась в некую живую среду. В музее зачастую не тот уровень восприятия — мы дистанцируемся от полотен, между нами возникают «шлагбаумы» из оградительных столбиков с лентами и смотрительниц. В «Зерне» все иначе. Каждый раз я прихожу и наблюдаю искреннюю реакцию людей: кого-то полотна отталкивают, а другие смотрят завороженно. И здесь работы каждый раз выглядят по-новому, они меняются.

От хаоса к структуре

У меня был период, когда я не писал ничего. Сидел за книгами, научной литературой, и в тот момент мне ничто другое не было интересно. В книгах постоянно что-то находишь, и от этого радуешься. Когда я пришел к материалу, холсту и краскам, то получил уже чувственное удовольствие.

«Золотой дождь» стал первой работой, которая родилась сама по себе, без оглядки на нечто реально существующее, визуальное. Я запомнил это состояние, и с того момента начал искать его, с ним подходил к холсту, и так получалась новая ландшафтная импровизация. Это абстракция, но в то же время и пейзаж. Я ничего конкретного не изображаю, рисую чистую энергию. А не так, что посадил, к примеру, модель на стул — и рисуй. Поэтому я не пишу те же тыквы. Хотя можно и из тыквы сделать гениальную вещь со своим конфликтом.

Одна из последних работ, «Пейзаж», несет прохладу, потому что мне ее захотелось. Она появилась так же, как предшествующие, — мне нужна была катастрофа краски на холсте, чтобы затем ее гармонизировать. Все работы рождаются из хаоса к явной структуре.

Раньше художники могли месяцами работать над одним холстом на мольберте, а сегодня нужно писать соразмерно тому ритму, в котором живешь. Мой ритм — это ритм лентяя, я нашел кратчайший путь для выражения своих эмоций.

Я всегда сам готовлю холсты к работе, натягиваю, грунтую, меня раздражают магазинные холсты без истории, они слишком ровные. Бывает, что в итоге работа не получается, тогда я рву ее. Если бы подобное не происходило, заниматься живописью было бы не интересно.

Променад с голубой обнаженной

Моей первой композицией, в узком смысле первой составной работой стала «Голубая обнаженная» — в ней звучит музыка. Я пришел к этому, когда искал связь музыки и цвета, анализировал изобразительное искусство при помощи математики. Моему учителю преподавал живопись мастер, который в свою очередь был учеником Петрова-Водкина. А тот ездил в Италию, изучал старых мастеров и написал книгу «Пространство Эвклида». Из этого все и возникло.

В Краснодарском художественном училище нас учили копировать реальность, а она все-таки для каждого своя. Но это время стало возможностью общения с такими же чокнутыми, как я сам. Пленэры во время летней практики дали больше, чем академическая муштра в классе, она часто сковывает художника. Затем пришел этап групповых выставок, после него состоялось самоопределение как художника, тогда уже можно было говорить о собственных выставках. Сегодня я думаю о приближении нового персонального проекта.

Я не знаю, что должно заставить меня бросить живопись. Наверное, только какая-то личная блажь. Если то, что я делаю, понятно 10% зрителей, даже одному человеку, я рад этому. Зачем и почему я должен нравиться всем? Совершенно не понимаю, зачем писать работы, чтобы «цеплять» кого-то.

Живопись — это дистанциирование. Меня всегда интересует конфликт, но при этом я сам должен находиться в стороне от него со стаканом ванильного коктейля. Искусство и есть тот самый коктейль, в котором периодически возникает потребность. Я ничего из себя не выдавливаю, не насилую себя, разве что холст.

Живопись иногда, как прогулка по берегу моря: в краске, словно в попадающихся корягах, видишь зачатки образов. Картина в процессе создания становится живым организмом. Точки, линии и пятна в ней складываются в части целого. Работы должны вместе со мной развиваться по жизни и умирать также вместе со мной.

Живопись — тот единственный миг, который я проживаю по-настоящему.

Наша справка: 

Мисак Чолокян. Участвовал в выставках «Альгамбра» в Институте Сервантеса в Москве, «Линия горизонта» в ЦДХ в Москве, Mostra d Arte Feste in Arte в итальянской Падуе, в Новороссийской международной биеннале в 2017 году, V сезоне Russian Art Park в галерее «Доротея», групповых выставках в арт-центре «Бронзовая лошадь» и музее имени Ф. А. Коваленко, имеет персональный проект «Имитация» в Краснодаре.

Авторы: Дарья Тоцкая