Охлобыстин: Мне, как отцу, нравятся казачьи патрули

Представить свою сценарную, актерскую и продюсерскую работу звезда «Интернов» на Кубань приехал самолично. В киноплексе «Семь звезд» он позировал перед вспышками, раздавал автографы и откровенничал с прессой.

Признался, что ни в одном фильме столько не дрался: за одну сцену пришлось сделать около 200 переворотов. И это с автоматом, в плаще и в чугунных сапогах. Каскадеру Анатолию тоже досталось: во время съемок его «убивали» раз 50 — выбрасывали из окна, переезжали джипом и даже поджигали.

Вообще, «Соловей-разбойник» — далеко не детская сказка. По количеству трюков, выстрелов и кровавых сцен картина может конкурировать с зарубежными вестернами. На то и был расчет, признался сценарист.

«Надо вот «вдуть» Тарантино по самые помидоры, чтоб не зазнавались, нос не задирали. Лучше нас это и раньше никто не делал, вспомните «Белое солнце пустыни», — говорит Иван Охлобыстин, сценарист, актер и продюсер фильма «Соловей-разбойник».

Семь лет сценарий «Соловья» пылился в столе. Главную роль Охлобыстин писал под себя. В залихватском образе Севастьяна Соловьева сложно представить другого. А вот с остальным составом разбойничьей банды были сомнения.

На роль русского кузнеца Молота думали брать Валуева или даже темнокожего громилу. В итоге его сыграл Сергей Бадюк. А вот в подруги Соловью Иван сначала приметил Анну Нетребко. Певице «не хватило актерского опыта», и в роли оперной примы предстала Оксана Фандера.

Вообще, пресса и зрители долго не хотели отпускать эпатажного гостя. Его буквально завалили вниманием и вопросами. Иван Охлобыстин все же сумел вырваться из цепей публичности и дал специальное интервью для «Фактов без политики». С актером, сценаристом и продюсером беседовал Артем Никитин
:

— Добрый день, Иван.

— Добрый день.

— Вы знаете, у меня была давно мечта увидеть человека, который снимает фильм вот с такой кровью, с таким насилием. И я думал: зачем они снимают? Вот наконец я увидел Вас и могу задать этот вопрос.

— Ну, примерно по той же самой причине, по которой Шарль Пьеро писал сказки и отрубил голову чудовищу. В принципе, оно же не очень хорошо с точки зрения защиты мишек панда или остальное. Это же жанровые условия, которые надо соблюдать в той или иной степени. Вот в Малом театре, взять исторические постановки— все люди знают, что когда злодей режет там кого-то и клюквенный сок брызжет, все люди знаю, это изначально простительно, это условие, что злодейский злодей, он должен с бровями вот такими быть, и что кровища обязательно. Все знают, что вот под шубой у этого мешок с клюквенным соком, и даже специально, что касается кино, подзадирается планка, делается чуть больше, чтобы людей как элемент сущностный это не привлекало внимание. Насилие лишь является оформлением более глубоких каких-то течений внутри сюжета.

— Но ведь в нашей жизни и так много насилия, зачем его еще умножать на экране, чтобы люди видели это и теряли границу между реальностью и кино и переносили это насилие в жизнь.

— Ну, вы знаете, в приключениях это же жанровое условие, без этого не сунешься. Если б я делал мелодраму, я бы максимально от этого уходил. Что касается переноса, вот по финалу-то, почему у нас все погибают? Вот как раз одно из условий, вот раз если те погибают, то и эти должны погибнуть, то есть, насилие, оно кончается собственной гибелью насильника, и это должны помнить даже герои. Вот пожалуй так. Есть много насилия, но насилие как проявлено? Он отрубает пальцы продавщице в ларьке, которая торгует сигаретами для детей. Многие родители так бы сделали, честно говоря.

— И Вы считаете, это нормально? Можно было бы сделать так?

— Нет, я считаю, это ненормально, ну, знаете, все это надо индивидуально рассматривать. Но если бы мы жили по такой выверенной сетке, у нас бы дети вообще не рождались, это крайне негигиеничная процедура.

— Ну, отрубание пальцев — тоже негигиеничная процедура.

— Ну, в общем, да, в основном педагогичная.

— Ну а Вы не боитесь, что буквально воспримут этот призыв те ребята, которые смотрят, которым 16+, они не будут искать какие-то мудрые мысли, которые вы туда вложили помимо насилия. А вот как тот парень, который спрашивал на пресс-конференции, можно ли записаться к Соловью-Разбойнику в банду. Вот так вот напрямую и воспримут.

— Ну, вы знаете, в банду какую они хотят? Они хотят в банду не чтобы с пулеметами бегать, а чтобы могли себе позволить не зависеть от продажных ментов, от власти. От всего того, с чем надо в принципе бороться по большому счету. К сожалению, история нашей страны ни разу нам не давала пример цивилизованного разрешения того или иного государственного кризиса. Вот почему мне нравится казачество, само движение, да? Как бы к нему скептично ни относились, все-таки вот приложили же максимум усилий, чтобы лишить этот вот народ самостоятельной этнической единицы, бытийности, то есть, уничтожить как данность. А почему? Потому что нечто большее, чем просто государственные привязки, это семейственное, родоплеменное мышление плюс еще вот казачий драйв вместе. Пока это решается на уровне эстетики, одежды и всего остального. Многие над ними смеются, а мне кажется, это нормально. Вот мы с Ваней Ургантом разговаривали, «Вечерний Ургант», там вырезали, видно, из политкорректности. Он меня спросил: тебе нравится, что вот могут быть казачьи патрули на улицах? Я говорю: мне, как отцу, очень нравится. У меня много детей, у меня взрослеют дети, я хочу, чтобы они спокойно гуляли по улицам. И все-таки казачьи патрули, может, они и не дадут полной стабильности. Но вкус-то отобьют у многих стрелять из свадебных кортежей в проходящих мимо детей, из травматических пистолетов, и резать ножами кондукторов в трамваях.

—Иван, один из ваших героев почти в конце фильма говорит, что менять ему уже ничего не хочется. Я не помню точно цитаты, может, вы напомните?

— «При ваших харизматических способностях, вы могли бы что-то сделать, что-то изменить в этом обществе». А на это отвечают, что смысл-то в том, что русский мужик ничего менять-то не хочет. Вы посмотрите, у нас как организована структура государственной власти, госархитектура. Всегда сахарная головка: сейчас Путин и питерские. До Путина и Питера были Ельцин и екатеринбургские. До него был Брежнев и набережночелновские. Мы всегда такие были, мы всегда банда, и вот ничего с этим не поделаешь. Мы баб так любим, мы водку так жрем. Это плохо, но единственное, что нас останавливает, это вот церковь божья. И против нее еще борются сейчас. Вот люди, они сами по себе ногу суют в капкан, им говорят не надо, а они все суют дальше.

— Иван, что бы Вы лично хотели бы и могли изменить в кино и в жизни?

— Прежде всего, я бы подобрал философа, экономиста, преданных одной идее, своему народу как своей семье, не мотивируя это тем, что надо всем одинаков. Не надо, надо в первую очередь своим родственникам, ближним, банде надо сначала, а потом все остальное сегментируется уже. Возлюби ближнего своего, в первую очередь. Нет, в первую, вообще, себя. А потом ближнего уже.

— Спасибо, Иван. Это был Иван Охлобыстин, актер, продюсер, сценарист.