Безопасность краснодарских школ эксперты обсудили в аудиочате телеграмм-канала «Кубань 24. Важное».

Наверное, нет человека, которого расстрел учеников в казанской школе № 175 оставил бы равнодушным. Нет этому событию ни объяснения, ни понимания. Как такое могло случиться? Какая гарантия, что трагедия не повторится вновь? Безопасны ли школы, в которые мы приводим наших детей?

Эти и другие вопросы журналист интернет-портала  «Кубань 24» обсудил с Денисом Погожевым, замдиректора департамента образования администрации Краснодара, Темыром Хагуровым, доктором социологических наук, профессором КубГУ, Ладой Чепелевой, кандидатом психологических наук, завкафедрой социальной работы КубГУ, Сергеем Бошуком и Галиной Яценко, педагогами-психологами Ресурсного центра «Детство».

Свой-чужой

Сегодня для родителей вход в школу закрыт — незнакомых взрослых людей охранник в учебное заведение не пускает. Однако события последних дней показали, что реальную угрозу школьникам несут не взрослые или не только взрослые. В чем же тогда суть мер, заставляющих родителей и их детей наматывать километры к единственно открытому входу в школу?

Денис Погожев:

— Постановлением правительства РФ № 1006 от 2 августа 2019 года «Об утверждении требований антитеррористической защищенности объектов министерства просвещения РФ» предусмотрен ряд мер по антитеррористической безопасности в образовательных организациях. Это основной документ, на который мы опираемся, и по которому на сегодняшний день работают все образовательные организации.

Согласно ему центральный вход на территорию и в здание школы оборудованы камерами видеонаблюдения. Их сигналы выведены на пост охраны, нередко еще и в кабинет директора. В некоторых образовательных учреждениях (исходя из категорий опасности) установлены видео-домофоны, турникеты, магнитные замки и прочие техсредства, препятствующие допуску посторонних внутрь здания.

Более того, сейчас мы начинаем внедрять новую систему распознавания. В потоке людей камера считывает лица, и после двух-трех дней обучения самостоятельно подает сигналы согласно алгоритму «свой-чужой». В первом случае она пропускает, во втором – отмечает лицо незнакомца на привязанном к камере планшете и издает сигнал тревоги.

Первая ласточка в тестовом режиме уже месяц работает в одном из детских садов и показала себя идеально! Как организовать эту систему в школах, мы сейчас обдумываем. Там другой поток детей, нужны дополнительные камеры, да и входов не один, а три или четыре.

Но что делать, если «свой» оказался убийцей? Система его распознает как ученика, а у него с собой оружие. Что предусмотрено в школах на такие случаи?

— Все меры прописаны по определенным стандартам, но мы сейчас обсуждаем нестандартную ситуацию.

Кто те люди, которых мы называем охранниками? Как они проходят подготовку? За что они отвечают?

— Во всех школах Краснодара работают только сотрудники частных охранных организаций, лицензированных на эту деятельность. Все они прошли специальную подготовку, знают установленный алгоритм действий, и более того, входят в реестр казачьих обществ.

Но даже если бы казанского стрелка встретила не бабушка-вахтерша, а такой, специализированный охранник, он все равно не смог бы ответить агрессору огнем и остановить его. Ведь он не вооружен. И я не знаю, будет ли когда-то на законодательном уровне принято разрешение иметь охране средства ликвидации и устранения людей. Их задача не вступать в бой, а своевременно дать сигнал в экстренные службы и предупредить об опасности тех, кто находится в школе.

А сколько школ оснащены речевой системой оповещения на случай тревоги? Как сигнал подается ученикам?

— Примерно в половине краснодарских школ есть голосовое оповещение, его устанавливают во время модернизации системы пожарной сигнализации. Там, где его нет, об опасности сообщают кратностью звонков: три сигнала – действия к эвакуации школы, пять – команда оставаться на местах и максимально забаррикадироваться до прибытия группы реагирования.

Могут ли учителя закрыть дверь в класс на замок, как это сделали их коллеги в Казани?

— Замки в дверях в первую очередь противоречат нормам пожарной безопасности. Это проблематично. Чем-то подпереть – тоже, ведь двери открываются по пути эвакуации, то есть из класса наружу. Максимально, что могут сделать учителя — это устроить какую-то баррикаду.

Хорошими делами прославиться нельзя

Казалось, совсем недавно мы обсуждали керченского стрелка  и массовое убийство в технологическом колледже приморского города. Теперь трагедия случилась в Казани. Скулшутинг стал у нас в России системным? Трагедии будут продолжаться?

Темыр Хагуров:

— Мы живем в культуре гипериндивидуализма. Не случайно социологи наше общество называют индивидуализированным. Вся окружающая молодого человека культурная среда настойчиво ему говорит: «Ты должен самореализоваться! Ты должен самоутвердиться! Ты должен добиться успеха!». Формы этой самореализации и самоутверждения существуют очень разные, в медиапространстве, к примеру, это достижение известности.

Но, дело в том, что полноценная самореализация требует труда и самоотдачи, которые, зачастую, не приносят быстрых результатов. А потребность у молодежи в ней есть, и она стимулируется. А потому в определенных условиях самореализация легко принимает патологические формы. Вспомните эффект Шапокляк:  «хорошими делами прославиться нельзя».

Не так давно в Армавире молодой человек уничтожил свою девушку и ее малолетнего брата. После содеянного он записал видеообращение, в котором говорил о своих великих мыслях, о желании изменить мир, об обществе, которое его не оценило. Это был тоже выход несамореализованного «я».

Мы совершенно забыли о таких ценностях как коллективизм, социальное служение, о том, что личность не может жить для себя, она должна жить для чего-то большего, чем она сама. И это болезнь нашего общества.

Не случайно в США, где процессы гипериндивидуализма развиты больше, скулшутинг стал национальным бедствием. Самый громкий случай, но не самый массовый, там произошел в 1999 году в школе «Колумбайн». Затем были и другие, более страшные. А потому сейчас в американских школах устанавливают парты с металлическими шкафчиками, куда дети могут спрятаться случае нападения и стрельбы.

Трагедии стали случаться чаще?

— Количество школьных расстрелов увеличивается пропорционально росту степени индивидуализации общества. Маленький пример: мы на ежегодных исследованиях задаем молодым людям один и тот же вопрос: кто твой любимый герой, на кого бы ты хотел быть похожим? (Это может быть реальный человек, историческая личность, кино- или литературный герой). Так, за последние десять лет количество тех молодых людей, которые говорят, что никаких героев у них нет, они сами себе герои, увеличилось вдвое.

Огромное влияние на них оказывают соцсети. Их треш-контент прямо провоцирует форму самоутверждения через патологию. А потому количество случаев скулшутинга, думаю, будет только увеличиваться, при том пропорционально степени индивидуализации и культурной розни, с которой мы все сейчас сталкиваемся.

Так что, нам тоже металлические  ящики в школах ставить?

— Если мы не внесем какие-то серьезные изменения в культурной политике на общегосударственном уровне (например, не станем контролировать содержание цифрового пространства, ограничивать вовлечение детей в сеть, не начнем их привлекать в коллективные формы офлайн деятельности), то есть, если мы не изменим культурную ситуацию, подобно тому, как советская власть ликвидировала безграмотность в советские годы, нам придется ставить железные ящики и оборудовать школы железными закрывающимися шторами.

Псих или Раскольников?

История двух подростков, устроивших кровавую бойню в своей школе «Колумбайн», повторяется вновь и вновь. Кто эти дети, решившиеся на кровопролитие? Душевнобольные? Или загнанные в угол личности, протестующие против общественной системы? Где грань между отклонением в психике и подростковой озлобленностью?

Лада Чепелева:

— Когда мы говорим о чем-то чрезмерном, в том числе и чрезмерной озлобленности, это всегда отклонение от нормы. Но я бы не стала разбрасываться диагнозами, тем более, информации – душевнобольной казанский стрелок или нет — мы не имеем. Нужно провести большую работу с человеком, чтобы понять, какого рода отклонения в нем присутствуют. И это не всегда психическое заболевание.

В то же время такое поведение нельзя списывать и на чистую озлобленность. В какой-то мере каждый из нас когда-то злится и обижается, но мы же не хватаемся за оружие и не идем расстреливать первых встречных или даже каких-то конкретных людей! Есть определенные нормы, которые нам привиты.

Кроме того, есть биологические инстинкты, например, самосохранения. Если говорить о казанском стрелке, то он изначально выдвинул посыл, что сегодня убьет массу людей, а потом застрелится сам. Парень не собирался жить дальше. Но, тем не менее, у него было очень сильное желание обратить на себя внимание.

Пришел ли он в школу мстить? Его там мучили, троллили, и он через четыре года после ее окончания созрел кому-то отомстить? Может и так. Но скорее всего эта школа оказалась просто ближайшим учебным заведением к его дому. Ведь молодая учительница английского – случайная жертва, она никогда не вела у него занятий. Также как и школьники, с ними стрелок, возможно, никогда и не встречался. Это не те люди, которые могли когда-то причинить ему боль.

Да, меня смущает, что он поднялся конкретно на третий этаж, а не открыл беспорядочную стрельбу сразу же, как вошел в школу. С чем это связано, мы тоже не знаем.

Интересно, что за две недели до трагедии его отчислили из колледжа. Такое решение не принимается в один день и сиюминутно. Значит, была предыстория — череда событий и проблем.

Думаете, решение об отчислении было правильным? Может, наоборот, именно на этом этапе стоило забить тревогу и постараться парню как-то помочь?

— Если человек не справляется и не выполняет требования образовательной организации, то конечно, его надо отчислять. Я не имею в виду сейчас школы, только колледжи и вузы. Другое дело, была ли понята причина такого его поведения? Было ли понимание, почему он не справляется?

Если бы в колледже обратили внимание на происходящие в парне изменения (ведь он там три года уже отучился) и поработали бы с ним, то возможно, трагедии удалось бы избежать. Но не стоит в этом обвинять преподавателей, подобные отклонения далеко не всегда очевидны. Ведь за оружие хватаются не те молодые люди, которые нарушают дисциплину, хамят и выражают агрессию открыто. Они и так обратили на себя внимание, им достаточно.

А тот, кто тих и никому не мешает. Кого никто открыто не хвалит и не выделяет среди других. А потребность у него в этом есть, и она растет. В какой-то момент актуализируется и начинает искать способы, каким образом доказать и показать всем, что он человек «право имеющий», что он лучший! И вот стрелок возомнил себя богом.

Вспомните Родиона Раскольникова из романа Федора Достоевского. Природа здесь, на мой взгляд, одна и та же. Доказать себе и другим кто я: «тварь ли  дрожащая или право имею?»

Буквально на следующий день еще один российский подросток в соцсетях заявил, что готов прийти в школу с таким же намерениями.

— Мы не знаем, насколько этот ребенок написал реальные угрозы. Подросткам вообще свойственно хождение по лезвию бритвы, пробы недозволенного. Когда теряется контакт с близкими взрослыми, у них возникает ощущение брошености, и подростки могут пойти на крайние меры: «Я вам докажу, и пусть меня не будет». Правда, при этом у них есть бессознательное желание, и даже надежда, что их вовремя остановят.

Другое дело, что казанский стрелок (я не говорю о психологическом возрасте) биологически уже вышел за пределы подросткового периода.

Так может деанонимизация  в Интернете решит проблему? Или, наоборот, подтолкнет историю к новым поворотам?

Сергей Бошук:

— Кто хочет анонимности, тот найдет способ как ее получить. Не думаю, что большинству обычных пользователей нужно рисковать своими личными данными из-за злоумышленников.

Что касается соцсетей, то они изначально были созданы для контроля над общественным мнением молодежи, и сейчас потихоньку свои функции выполняют. То, что не видно в школе, можно узнать из личных аккаунтов детей в интернете. Более того, есть центр изучения и сетевого мониторинга молодежной среды, который проводит специальную диагностику, выявляя по определенным индикаторам потенциальных скулшутеров и экстремистов,  отслеживая популяризацию суицидальной, криминальной и других субкультур.

Темыр Хагуров:

— Любые формы анонимности являются катализаторами разных форм девиантного поведения. Тут не надо строить иллюзий. Когда человек знает, что он выступает под своим именем, то риск негативных последствий для окружающих снижается.

Другое дело, как это технически организовать? Тут требуется политическое решение на уровне государства. Но какие-то простые, быть может, непопулярные, но действенные меры могут быть введены уже сегодня. Например, сделать обязательной сдачу телефона в специальный шкаф на входе в школу, чтобы во время занятий и перемен ребенок на него не отвлекался. Или установить на гаджет родительский контроль, и отключать ребенка от сети на определенное время, вовлекая в офлайн активности.

Мы же не даем детям до 18 лет курить, что в принципе, законом разрешено. Нужно понимать, что степень опасности для психики ребенка информационных технологий где-то сравнима курению.

Смотреть во все глаза

Для любого родителя его ребенок лучше всех на свете, никто не верит, что тихий и хороший мальчик смог оказаться способным на кровопролитие. На какие особенности поведения подростка надо обращать внимание, чтобы вычислить в любимом чаде растущего монстра?

Сергей Бошук:

— Необходимо слушать, что говорит подросток,  анализировать его мысли и суждения, смотреть наличие или отсутствие друзей, узнавать его обиды и недовольства, отслеживать интерес к оружию, сценам насилия, трэш-пабликам. Чтобы совершить скулшутинг, подросток должен находиться в особом состоянии по ряду внешних (отсутствие контакта и доверия с родителями, ссоры с ними, деструктивное влияние со стороны) и внутренних (депрессия) причин.

Во избежание таких ситуаций важно, чтобы дети не оставались равнодушными другу к другу, а внимательно следили, что происходит с ними, и потом не боялись сообщать о каких-то отклонениях взрослым.

Лада Чепелева:

— Я бы советовала обратить внимание не только на то, что говорят дети. Важно отслеживать и те моменты, когда они молчат и отказываются от общения, что-то скрывают. Если вы поняли, что такой случай наступил, важно сохранить золотую середину: не давить и не лезть к ребенку чрезмерно. Иначе он закроется еще больше, а тайное станет скрывать еще тщательнее.

Галина Яценко:

— Эмоциональный контакт родителя с ребенком в подростковый период особенно важен, но не у всех он складывается. И бывает так, что первые неблагополучные сигналы видят учителя и школьные психологи. Они советуют родителям обратиться за консультацией к психиатру. И это не значит, что ребенок непременно болен. Скорее всего, эти сигналы предупреждают какую-то очень напряженную эмоциональную ситуацию. К сожалению, не все родители этим советам следуют, хотя многие за своевременную помощь очень благодарны.

Темыр Хагуров:

— Таких молодых людей не просто выявить. Тихий ребенок пока еще зла не приносит, но первичные связи – глубокие, вовлеченные, эмоциональные — у него уже не работают, они разрушены. Видимо, их нет или и не было в семье. Такое случается по разным причинам. Например, если все сидят в своих телефонах – ребенок сам по себе, родители – тоже по отдельности. Внешне все нормально, тихо, только последствия потом не очень.

Ученики краснодарских школ трижды в год пишут тесты на жизнестойкость. Показывают ли они отклонения в сторону ненависти и агрессии?

Сергей Бошук:

— Нет, эти тесты направлены на выявление других психологических состояний. Но в школах проводят еще мониторинги, к примеру, по буллингу. В классы, где он был замечен, заходят специалисты, они занимаются диагностикой ситуации и коррекционной работой с учениками.

Лада Чепелева:

— Можно тестировать и на агрессию, но надо понимать, что ее наличие у человека не свидетельствует о том,  что он пойдет ее проявлять. Ребенок может давать достаточно высокий импульс агрессивности и при этом направлять ее на социально значимые и социально одобряемые действия, например, сублимировать в спорте. Другое дело, наличие у него враждебности и озлобленности.

Галина Яценко:

— Хотя в школах и проводится многоэтапное тестирование, в некоторых случаях, его недостаточно. Необходимо еще последующее наблюдение за ребенком: какие результаты дала коррекционная работа, как он  выстраивает свои дальнейшие взаимодействия с одноклассниками. А для этого нужна команда психологов, и коллективные мероприятия.

Кто больше ответственности несет за ребенка – школа или родители? Не секрет, что многие работающие взрослые зачастую видят своих детей  до завтрака и затем уже перед сном.

Галина Яценко:

— Никто лучше родителей своего ребенка не знает, и работа, даже самая тяжелая, ответственности с них не снимает. При этом наблюдение преподавателей тоже стоит учитывать, ведь они видят ребенка в иной ситуации и с другой стороны. Лучше всего, когда налажен двухсторонний процесс и родители находятся в тесном контакте с учителями.

Лада Чепелева:

— Мы начали обсуждать ситуацию с того, что сегодня школы практически закрыты, и не только на вход родителей. По большому счету и учеников в ней ждут только на время уроков. В школе сложно заниматься внеучебной деятельностью, если она присутствует, то только как организованный процесс в определенное время. Тогда о чем мы говорим? Родитель работает, учитель на уроках учит. А в моем детстве дети в школу прибегали и проблемы решить, и мероприятие организовать, и повеселиться на нем в любое время, даже вечером.

И тут мы сталкиваемся с противоречием. С одной стороны, мы для безопасности школы закрываем, ставим охранников и делаем один вход. С другой стороны, такие учебные заведения не могут стать центром притяжения для детей, они остаются предоставленными сами себе и попадают под влияние интернет-пространства.

Главное, не паниковать

Что делать, если  кризисная ситуация все-таки произошла? Что должны знать дети для сохранения своей жизни?

Галина Яценко:

— К этаким ситуациям на все 100 процентов не подготовиться. В стрессовой ситуации человек все равно поведет себя непредсказуемо. Лучше если дети будут знать, как действовать в необычной ситуации. Ведь подростковый период это, в первую очередь, время поиска своей личности через подражание. А потому готовит их поведение в стрессовой ситуации та информация, которая поступает к ним из СМИ и кинофильмов. И это взрослым надо понимать и знакомить, пробовать, меры безопасности в реальности.

Лада Чепелева:

— Если раздаются звуки похожие на выстрелы, то дети должны оставаться в классе и ни в коем случае не выбегать из него ради любопытства или съемки на телефон. Лучше класс закрыть и залезть под парту, желательно, в дальний угол, и ждать пока приедут специальные подразделения и организуют эвакуацию.

Если выстрелы застали ребенка на открытом пространстве, то ему не надо останавливаться и осматриваться, а лучше как можно быстрее убежать от этого места, и не по прямой линии, а петляя. Главное, независимо от того, где он находится, не паниковать.

Эти элементарные меры безопасности в сегодняшнем мире, наверное, надо знать каждому и с раннего детства. После керченской трагедии в соцсетях появился ряд очень хороших памяток, их составили учителя ОБЖ. Неплохо, чтобы информировали детей и родители.  А главное, их любили, понимали  и чувствовали. И это во многом сможет изменить и эту страшную тенденцию.