Как бройлер для полета

Философская притча Виктора Пелевина, написанная на исходе советского времени, в конце 2000-х стала часто появляться на театральных подмостках. В 2007 году «Затворника и Шестипалого» поставили в театре-студии СПбГУ, спустя шесть лет спектакль по мотивам повести показали в Архангельском молодежном театре, а в декабре 2014-го зрители увидели постановку краснодарского «Одного театра».

Спектакль по повести Пелевина был давней задумкой «однотеатровцев», в частности, Алексея Мосолова, который и стал режиссером-постановщиком.

Иносказательный текст Пелевина стал ироническим портретом позднесоветского общества. Жизнь питомцев бройлерного комбината строится вокруг простого символа власти: «В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена "социума" относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами». Цыплята-бройлеры, которые с трепетом ожидали «решительного этапа», воплощали идеологию тех, кто верно и бездумно шел за «вождями».

Холодноватая интеллектуальная притча Пелевина в переложении «Одного театра» стала более человечной и приобрела отчетливые черты антиутопии. «Бройлерность» героев не очевидна. Затворник в черном (Артем Акатов) и Шестипалый с галстуком-бабочкой (Михаил Золотарев) — просто люди, враждующие с «социумом» и нуждающиеся в нем. Затворник, подобно пророку или шоумену, вещает в микрофон. Шестипалый мучительно обретает себя, корчась вокруг цыплячье-желтой табуретки, которая становится символом привычной жизни.

Фото Михаила Чекалова, «Кубань 24».

Невербальный театр — мимика, пластика, музыка — занимает в постановке большое место, что, конечно, может раздражать неподготовленного зрителя. Может не устроить и неспешный ритм спектакля. Однако эта неспешность показалась мне намеренной: авторы спектакля вырывают зрителя из предновогодней кризисной беготни, и ему ничего не остается, как медитировать вместе с персонажами.

Декорации не воспроизводят птицекомбинат, а отсылают нас к истории человечества: так, сзади — треугольная проекция египетской пирамиды. Голосистая Крыса-Одноглазка (Алла Мосолова) одета подобно блоковской Незнакомке, а цыплячий «социум» соответствует офисному дресс-коду: светлый верх, белый низ, подтяжки. Постоянной метафорой спектакля становится коробка: она окажется и временным гробом для Шестипалого, и местом, откуда руки «богов» достают цыплят, и ладьей дантовского путешествия.

И Данте здесь, конечно, не случаен. Адское пространство цеха № 1 извергает клубы дыма, в который самоотверженно войдут и несмышленый «социум», и их идеолог, «один из Двадцати Ближайших» (Иван Чиров). Около двери на бойню будут появляться видения цыплят: мелькание огней фастфуда, круговорот инкубаторных миров и портрет Шестипалого-пророка (художник визуальных эффектов — Павел Подоляк).

Тема пророчества, решаемая Пелевиным с иронией, в спектакле получает пластическое, невербальное решение (пластика — Артем Акатов, хореография — Юлия Блохина). Упражнения по выращиванию крыльев оказываются стремительным, красивым цигуном. Призыв «Истинно так: ни один костлявый и синий не будет ввергнут в пламя, а толстые и розовые будут там все» Затворник обращает в зарядку. «Социум», разминающийся, чтобы не потолстеть и не попасть на бойню, вдруг оказывается явной цитатой из «Гамлета» Александра Огарева — там так же двигались черно-белые актеры, разминаясь перед спектаклем. Этот цыплячий фитнес необходим, чтобы не попасть в двери цеха № 1, спастись из круговорота неотвратимости.

Фото Михаила Чекалова, «Кубань 24».

Четверть века, прошедшая со времени написания повести, не могла не отразиться в спектакле. Видеопроекции отражают визуальный код современной культуры. Но, кажется, самая точная метафора, найденная режиссером, — фастфуд. Маконалдсовский клоун, являющийся Шестипалому как герой страшных снов, оказывается воплощением империи жареных куриных крылышек, до которых так охочи «боги».

Из интеллектуальной притчи Пелевина «Один театр» творит историю метафизическую. Это история о творчестве и о том, что надежда остается всегда. Даже если ты бройлер в мире, который готовится к очередному «решительному этапу» своей глупой и недолгой истории.

Пелевин, писавший историю 1990-м, закончил ее хеппи-эндом. Бройлеры, обретшие крылья, летели на свободу, какой бы призрачной она ни оказалась. У сегодняшнего общества стратегия выхода весьма и весьма неясна. Может быть, поэтому в конце спектакля нас ждет не окно, которое выбивают два матерых петуха в порыве к свободе, а настоящие куры в руках актеров, которые не умеют летать. Их несут по направлению к слепящему свету. Ведь человек рожден для счастья, как бройлер для полета.

Авторы: Вера Сердечная